Владимир Кривошеев
Живи без времени, без времени живи! Сними часы с руки, сломай, останови, Сверни в пути своём, зайди к часовщику И тронь ладонью его бледную щеку.
Мой часовщик, мой друг, ты тоже человек, Но жизнь твоя, меж двух зажата век, Сочится, как меж пальцами вода, Меж шестерёнок, стрелок, в никуда.
И окуляр твой, лёгкий телескоп, Напрасно меж зубцов, маховичков Прокладывает мысленный пунктир За ту черту, что вброд не перейти.
В лесу, где тайно пахнет лесом В осенней бодрости предзимнего куста, И холод от росы кругом Лежит нетронутый, опасный, Где птица лёгкая всё лето тяжелела Сознаньем перелёта над страной И вот сидит, тяжёлая, на ветке И вся дрожит от холода. Пора!
Идёт медведь промокшей шкурой В постель горячего ребёнка — Он голой лапой слышит землю И шерсть топорщится тогда. А там, когда под лапой тёплой Погибнет поздний насекомый, Трава примятая продолжит шевеленье, Пока не кончится зверёк.
И тонкая душа подпольного поэта Летит над лесом к тучке серебристой И весь впервые видит лес В тумане утреннем, живом. А там вверху роса сплошная Опоры видимой не зная, Летает, падает и вновь Уходит от травы и лужи, И открывает гений простодушный Холодные леса, поля с живой коровой И крыши голые недвижимых домов — Такая осень здесь, сентябрь, октябрь, ноябрь.
К.К.К.
Волшебный Константинович Кузьминский! Позвольте-ка Вас под руку гулять К Неве-голубушке, она блестит как фарфор И H2O позвякивает в ней:
Динь-динь, хлюп-хлюп, От Зимнего к Ростральным В парадной ванне плещется вода. Вы чувствуете прелести купанья, Кабы не эти в мае холода?
Ведь что в Кузьминском дорого? — Спортивность? Активность риска? Искорка тоски? Иль блеск ногтей? Движения картинность? — Нет — перстень, не снимаемый с руки!
Туда, где мельник с мельничихой Поют в ночи дуэтом Баха, Я подойду и тихо встану От удивления и страха.
О свет луны! Он так направлен На музыкальную семью, Пейзаж пред ними ближний, дальний, Что только я в тени стою.
И так два голоса послушных Звучат, природу проникая, Что я гармонию нарушить Боюсь и третий подпеваю.
Колхозная осень! Пейзажи уборки: Стада горожан даровых на пригорке, Комбайны с приветом, колхозник с букетом, И струнный квартет на обед в сельсовете.
В нас что-то не сжато, с нас что-то не снято, Строкой Элиота визжат поросята, Играет гармошка, сдается посуда, И как-то немножко вдруг хочется чуда.
Но полноте с чудом, ведь осень над миром — В колхозе, в столице, в Париже, в Йоркшире — Повсюду страда, обмолот, косовица, Комбайн барахлит, агроном матерится.
Присядем. Закурим. Приляжем. Разбудят. Так есть, значит так хорошо, так и будет. Ты вспомни, ну где еще встретишь на свете: Колхозник с букетом, квартет в сельсовете...
День, мрачнее корки хлеба, Наступает жёлтым небом На мозоль тупого сна. Просыпается страна.
В кипячёный воздух спальни С визгом катится трамвай — То ль подшипники меняй, То ли делай замыканье...
Делай завтрак и зарядку, Поиграй с ребёнком в прятки, Тут же съешь его спросонок, Завтрак в ясли занеси, А зарядку, лучше всмятку В торт на вечер замеси...
Оглянись! Стоит Работа Среди бела дня столбом И следы седьмого пота Трёт мохеровым платком.
Ну и здравствуй, день мой трудный, Мой бедовый городок! Кашляй, кашель мой простудный, Триумфально вой, гудок!
Люблю фарфоровых солдат, Когда вдоль улицы январской Они шагают без опаски И о шинель ружьём звенят.
Навстречу пыльная собачка Несёт им чистый хвостик свой, И гонит прочь её домой Старушка в беленькой горячке.
Проснись и форточку открой, Артист ночной! Ведь час на стрелке Уже повис, такой резной И перегрелся кофе в грелке.
Дочёл последнюю страницу В любимой книге книгочей — Пред ним свеча ещё гноится И гибнет моль в её луче.
Пастух в хлеву читает Джойса, Но знает лишь дремучий бык, Как тяжело тому даётся Модерна за полночь язык.
А в Петергофе, что ни говори, Водопровода праздничные струи Летят на обнажённые статуи, Хотя уже прохладно в сентябре.
Но мы в аллеи свежие, пустые, Неторопливо входим — время есть, Чтоб томик «Консуэло» перечесть Иль так сидеть, обнявшись как святые.
Люблю идиллию старинных тех времён, Когда горят в саду тупые свечи И менуэт на плюшевой траве Танцуют люди в воздухе своём.
Простое баловство и воздух свежий! И запах пудры в музыке и грусть... Так собачонка в брошенной карете Отрывки «Реквиема» воет наизусть.
Кто же там стучит по двери Шерстяной своей перчаткой? — Я выращиваю в банке Малосольный огурец.
На шнуре от телефона Тлеют спелые початки — Клопик, мой вражок исконный, Спрятался в одном, подлец!
Я давил его усердно Сквозь прекрасные обои, Но борьбою этой скверной Был доволен только он.
Наконец, уже под утро, К удивлению обоих, Краем хвостика неверным В зёрнышках изобличён,
Враг мой, только что коварный, По картине Ренуара (То последнее желанье) Был размазан так и сяк.
В окна бьют косые ливни. Я читаю на диване. Кто же там за дверью ванной Трётся ухом о косяк?
Кто я, где я, зачем я? — В бурьян заброшенный мяч, Забытый платок на качелях, Надрывный собачий плач?..
Рояль, нелепо блестящий Под яблоней в старом саду — По белому кафелю клавиш Две мухи устало бредут.
На лавочке тихо стареют, Не веря в назойливых мух, Два старых, седых еврея — Друг другу — жена и муж.
Старушка с облезлым портфелем Старательно щиплет усы, В портфеле — настойка шалфея И фото — на нём её сын,
Такой же усатый как мама, Такой же как мама седой, С больными кривыми ногами И рыжей большой бородой.
Кто я, где я, зачем я?..